«Священники тут уже не нужны», или «Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне…»

Николай Александрович Пробатов (Священномученик Николай Пробатов) родился в 1874 году в семье священника в Тамбовской губернии, в селе Игнатьеве, что в немногих верстах от города Кадома.

Над ним смеялись приятели одноклассники, а учителя и наставники постоянно делали замечания. Причиной тому была изношенная и истёртая в некоторых местах до неприличия его одежда… Тем не менее, он успешно завершил обучение в Касимовском Духовном училище, а позднее и в Тамбовской Духовной семинарии, по окончании которой женился на девице Варваре Алгебраистовой, младшей дочери священника из села Темирево. В то же село он и был поставлен служить вторым священником.

Жили с женой душа в душу, и кому, как ни ей, было знать его заветную мечту: служить, — в каком угодно храме, — но чтобы быть единственным в нём священником, о чём и молил себе всевышнего соизволения.

В 1906 году, ему достаётся отдалённый приход ветхого деревянного храма Богоявления села Агломазово Тамбовской епархии. Радости не было предела.

Через несколько лет храм словно помолодел, обновился полностью иконостас, организован и обучен прекрасный хор, привилось общее пение прихожан.

Отец Николай не чаял себя без храма, — «У меня в алтаре уголок рая…»

Выстроил церковноприходскую школу, нужда в ней большая (село сто пятьдесят домов, около тысячи прихожан), в ней же сам и преподавал Закон Божий. За требы платы не брал, хоть жили бедно. Трое детей на руках. И две пары обуви у отца — одна на зиму, одна на лето…

Трудовая ясная жизнь с миром в совести и в семье. По заповедям. Будни. Праздники. Каждый день на людях, с людьми, за людей… Все свои.

Кому и для чего было нужно, чтобы всего этого не было?

В годы Первой мировой войны епископ Тамбовский Кирилл (Смирнов) воззвал к своим пастырям: священство должно помогать действующей армии, надо быть рядом с братьями и сестрами там, где сражаются за родное Отечество, где неизбежные кровь, страх и смерть…

По епархии пошёл недовольный ропот, отговаривались, кто, чем мог: кто возрастом, кто детьми, кто болезнями…

У отца Николая трое своих: старшему четырнадцать, а мальцу и дочке, всего по году, но, ведь, и у тех, кто на фронте, тоже семьи и дети, да если б у них и вовсе не было, ни семьи, ни детей, не хватит ли разве того, что они за всех там кровь свою проливают? И сельский батюшка становится полковым священником, одним из немногих.

Его Бахмутовский полк сражался против австрийцев, держа оборону и атакуя, неся невосполнимые потери… В походный же храм Господень со всего состава полка ходило не больше тридцати военных. Всюду, в блиндажах, в окопах, в штабах слухи о революции, об отречении царя… Прокламации, листовки, собрания, бунты и раздоры…

Он вернулся с фронта в своё село и уже не узнал его. Прежний мир замутило, захлёстывало революцией. Люди побежали вырубать бывшие помещичьи и казённые леса, нагромождая брёвна впрок у своих домов; побежали делить бывшие помещичьи и казённые земли… До Бога не было дела ни на фронте, ни здесь. Некогда полный храм поредел молитвами и причастниками.

У отца Николая поубавилось треб и забот в приходе. Однажды невольно вырвалось о наболевшем:

— Священники тут уже не нужны, им нечего делать. Они теперь скорее небесные жители, а не земные…

Новая богоборческая власть выпустила декрет о повсеместном изъятии церковных метрических книг, видно, боялись записей о своём крещении.

Явился отряд солдат; их командир велел выдать ему все церковные книги.

Отец Николай подчиняться не собирался.

— А кто вы такие, что мне указываете? Вы для меня не начальство. Скажет мне моё начальство, тогда отдам.

— Нам нечего спрашивать твоё начальство, отдавай по-хорошему, а то…

— Ну, что ж, не хотите слушать церковного начальства, тогда соберём сельский сход. Как народ решит, так и будет.

На следующий день он выступил на сельском сходе, выступил так, что солдатскому командиру выступать уже не пришлось, а пришлось, огрызаясь, уносить со своим отрядом ноги от мужицкого гнева.

Большевики, терпя поражение за поражением на германском фронте, в феврале 1918 года объявили мобилизацию в Рабоче-крестьянскую Красную Армию (РККА). Немцы были уже под Питером.

Но агломазовские крестьяне имели свои резоны.

— При царе они говорили «мир народам!», «конец войне!», а как царя скинули, так сами мужика на бойню погнали! Не пойдём! Нечего было тогда армию баламутить, давно бы этих германцев разбили!..

Местное начальство разослало по сёлам, по деревням своих агитаторов агитировать население вступать в ряды Красной армии и подниматься стеной на защиту советской народной власти, что вконец возмутило крестьянских вожаков: какая же она «народная», коли Бога не признаёт?! За неё, что ли головы класть? Долой эту безбожную власть!

Несколько десятков мужиков с топорами и вилами собрались в уездный город с простой и понятной целью — «разогнать большевистскую шушеру»! Но для начала пришли к отцу Николаю, чтобы, как положено, отслужил на такое дело молебствие.

Отец Николай охотно отворил Богоявленский храм и совершил перед собравшимися молебен, после которого выступил с горячей проповедью о защите веры, ибо не имущий веры погибнет сам и других погубит…

И осенил их крестом:

— Благословляю вас на борьбу с гонителями Церкви Христовой!

Воодушевлённые мужики двинулись толпою в уездный город.

Идти-то было всего двадцать пять вёрст, невелик путь. Шли, обсуждая, что скажут, да как будут действовать, да как всех разоружат, да как потом пошлют делегатов в Тамбов, а лучше в Москву, да как поставят на власть в уезде своего нормального мужика… и всё меньше верили в свою затею.

На привале разругались чуть не до мордобоя, и половина повстанцев повернула вспять и разошлась по домам. Были и разуверившиеся, махнувшие рукой на это бесполезное дело, но были и напуганные, ужаснувшиеся последствий, они-то, скрытно и что есть мочи, помчались в город, чтобы предупредить власти о крестьянских бунтовщиках.

Остальные, верные своему слову, едва вступили на городскую окраину, были встречены пулемётной очередью с заранее занятой колокольни. Пули хлестали по камням и заборам, размётывая пыль и щепки, и последние остатки мужицкой храбрости. При первой же возможности, вскочили на ноги и разбежались, побросав топоры и вилы…

Тем бы всему и кончиться.

Но не так на это смотрели большевики. Они ещё очень многого не умели, не знали, как управлять страной, и как справляться с гигантскими первоочередными задачами. Зато одно они усвоили накрепко: убивать народное недовольство в зародыше. Железное правило революции.

В октябре донеслася весть о карательном отряде, направленном в Агломазово.

Отец Николай совещался с женой… Решено всем домашним, кроме него, уйти на время в соседнее село Калиновец, под кров брата жены, тоже священника. Потому что известны случаи, когда арестовывали всю семью.

— Отец, пусть будет, как ты благословишь, — выговорила на это жена.

Что было ей делать? Уговаривать бесполезно, да и зачем, если и сама признавала эту единственно верную, хотя и страшную, позицию мужа: священник никого не должен бояться, он не имеет права покидать свою паству.

— Благословляю сегодня же собраться и уходить. О подводе я договорюсь.

— Трудно тебе будет без нас, отец. Но Господь же не посылает испытания выше меры, правда?..

Он подошёл к полке с книгами; взял в руки «Апостол», открыл наугад страницу.

— «Верен Бог, который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так, чтобы вы могли перенести», — прочёл строку и перекрестился.

Она не заплакала, только молча поклонилась мужу. И унесла его поцелуй на своём виске…

Старший сын Александр всё же вернулся от матери и остался с отцом. И отец не стал отговаривать, уважал мужское решение.

Готовился к праздничной службе.

Крестьяне странно посматривали на него; иные говорили при встрече:

— Беги, батюшка, убьют ведь.

— На всё воля Божия, — отвечал. — Я никогда не бегал ни от кого, даже на фронте, и сейчас не побегу.

Осенняя холодная тишина оборвалась под вечер.

«Трансваль, Трансваль, страна моя, ты вся горишь в огне…» — разнеслось над дорогой в село; пели по-военному громко и слаженно.

— Пап, идут! — влетел с улицы голос сына.

Отец Николай надел тёплый подрясник и вышел за ворота. Глядел вместе с Александром на немалый числом отряд, идущий по околице походным маршем.

— Как римские легионы…

Каратели разместились в кирпичном доме Седухина, самом большом во всём селе. Недалеко от храма.

Аресты начались уже ночью. Всех, кого взяли, держали в подвале дома, а вокруг выставили охрану.

Брали по списку, составленному сельским учителем: Пётр Филиппович ненавидел царя и Церковь, и имел своё обоснованное представление о врагах народа и народной власти. Пришёл его звёздный час…

Праздничная служба во имя Казанского образа Богородицы прошла в полузаполненном храме, многие побоялись придти, но неожиданно пришли каратели. Стояли нарочитой группой, посмеиваясь над священником и прихожанами, тыча пальцами в лики святых… А были среди них и те, что совсем недавно ходили сюда, покланялись Отцу Небесному вместе со всеми, и прикладывались к святыням. И ничего не толкнулось в отпавшей душе их.

Отца Николая увели под штыками двое красногвардейцев.

Его ждали с особым нетерпением. Допытывались на допросах:

— «Заступница усердная»! Ты ж Ей молился, что ж Она не заступает тебя?.. Не спасают тебя, поп, молитвы твои? Говори! — толкали его.

— Христос безвинно терпел, потерпим и мы, грешные, — произнёс он под дружный гогот карателей…

В дом нагрянули с обыском, перевернули и перетряхнули всё, что могли на глазах у старшего сына, но ничего подозрительного не нашли.

Арестованных истязали и били с выдумкой. Отца Николая придумали поставить в центр комнаты и бить шомполами по пяткам, чтоб поплясал перед ними. Но не случилось.

— Никогда ни перед кем не плясал, и перед вами не буду.

Лупили от души, со всей рабоче-крестьянской сознательностью…

Он был отпущен на свидание с сыном, в хлюпающих от крови сапогах, и сын, увидев лицо отца, насилу признал его.

Уже смеркалось, когда их вывели из подвала, где им было оглашено постановление ревкома о расстреле всех арестованных. Быстрым шагом повели их к берегу реки Цны. Восемнадцать человек… виновных в том, что не годились для новой советской жизни. Из них, семнадцать мужчин и одна женщина. В списке бдительного учителя значилось немало женских имён, обречённых на истязания, но начальник отряда благоразумно вычеркнул всех, кроме одинокой Агафьи, за которую некому было вступиться. Ей-то и досталось сполна вынести все издевательства и насилия красногвардейцев.

Красная полоска вечерней зари над лесом становилась всё тоньше, всё прощальней… Там, в подвале, услышав о своём смертельном исходе, все успели исповедаться отцу Николаю и попросить друг у друга прощения.

На берегу их разделили на две колонны, и повели одних направо, других — налево. Поставили над обрывом, когда уже стемнело. Палачи подняли ружья, нацелив на стоящих недвижно людей…

Отец Николай благословил собратьев:

— Не бойтесь, убивающих тело… — и воздел руки, — Господи! прости им, они не знают, что делают.

Голос напротив, крикнул:

— Огонь!

Отстрелявшись, повернулись было уйти, не было охоты разбираться впотьмах, кто там мёртв, кто ещё шевелится, но застыли в оцепенении, услышав оттуда:

— Достойно есть, яко воистину блажити Тя, Богородицу! — с земли, как окровавленный призрак, подымался отец Николай…

Впопыхах выстрелили в него ещё раз и кинулись восвояси.

Больше он не поднялся.

Из восемнадцати расстрелянных, пятеро сумели доползти израненными до ближайших домов, где были укрыты и выхожены от смерти.

Вместе с сельским священником Николаем Пробатовым убиты староста храма Косьма Егорович; крестьяне Виктор Краснов; отец с сыном, Наум и Филипп; Павел, Иван, Андрей, Павел, Василий, Иван, Алексей и Агафья.

Утром к месту казни подъехали из села подводы, стали грузить тела. Сын священника Александр снял верхний слой, пропитанного кровью песка, и положил в телегу рядом с отцом.

Из окон домов глядели на вереницу подвод с телами мучеников, с одной из которых виднелись поднятые руки священника со сложенными перстами…

— Батюшка нас и мёртвый благословляет.

Похоронить его у церкви не дали.

— Ещё чего выдумали, у церкви! Собаке собачья смерть, — отвечали жене священника, — скажите спасибо, что не свалили в овраг на свалку. На кладбище хороните…

Отпевали отца Николая в его доме. Приехали двое священников, отец Павел из села Усады, его близкий друг, с которым они договорились, что когда одного из них убьют, то другой того похоронит, и отец Максим из села Старое Берёзово, и тихо отпели под плач жены и детей…

 

Фото на заставке: Георгий Зельма. «1928. Красноармейская песня». Фрагмент.

Всего просмотров (28)